Лев Эль’Джонсон: Повелитель Первого (ЛП). Страница 1

Дэвид Гаймер

ЛЕВ ЭЛЬ’ДЖОНСОН: ПОВЕЛИТЕЛЬ ПЕРВОГО

Это легендарное время.

Могучие герои сражаются за право властвовать над Галактикой. Огромные армии Императора Человечества завоевывают звезды в ходе Великого крестового похода. Его лучшим воинам предстоит сокрушить и стереть со страниц истории мириады чуждых рас.

Человечество манит рассвет новой эры господства в космосе. Блестящие цитадели из мрамора и золота восхваляют многочисленные победы Императора, возвращающего под свой контроль систему за системой. В миллионах миров возводятся памятники во славу великих свершений Его самых могучих чемпионов.

Первые и наиболее выдающиеся среди них — примархи, сверхчеловеческие создания, что ведут за собой на войну легионы Космического Десанта. Они величественны и непреклонны, они — вершина генетических экспериментов Императора, а сами космодесантники — сильнейшие воины, каких только видела Галактика, способные в одиночку одолеть в бою сотню и даже больше обычных людей.

Много сказаний сложено об этих легендарных созданиях. От залов Императорского дворца на Терре до дальних рубежей Сегментума Ультима — повсюду их деяния определяют само будущее Галактики. Но могут ли такие души всегда оставаться непорочными и не ведающими сомнений? Или соблазны великого могущества окажутся слишком сильны даже для самых преданных сыновей Императора?

Семена ереси уже посеяны, и до начала величайшей войны в истории человечества остаются считаные годы…

«Император Сомниум»[1]

Лев Эль’Джонсон никогда не видел отцовского лица.

Джагатай-хан рисовал его неулыбчивым человеком с обветренными чертами того, кто видел каждую звезду и шагал по земле каждого мира. Русс вещал о глазах, полных как великой мудрости, так и мрачной веселости, а Вулкан в минуты меланхолии после кровавых побед вспоминал отца невообразимо изнуренным заботой о судьбах Галактики, с лицом, омраченным тяжким трудом ковки будущего людской расы.

Но все это были грубые и расплывчатые описания, лишенные деталей. Какого цвета Его глаза? Насколько Он высок? Есть ли на Его коже какие-нибудь шрамы или отметины?

Встречи с Повелителем Человечества всегда оставляли чувство некой неясности, даже смятения, а воскресить их в памяти оказывалось трудно даже таким могучим созданиям, как Его родные сыновья.

Лев с Императором виделись нечасто, а когда пути Первой и Четвертой экспедиций все же пересекались, не заводили долгих бесед. Сын очень походил на отца — возможно, больше любого другого из братьев, и что бы те ни говорили, как бы ни думали, среди них лишь один был Его истинным первенцем. Оба понимали друг друга порой вовсе без слов… и не касались того, о чем говорить не стоило. Владыке Людей многое пришлось вынести на своем веку, и примарх уважал его секреты, не питая при этом иллюзий, будто может что-либо утаить от своего создателя.

— Амон поведал мне о твоей великой победе на Горро, отец, — сказал Эль’Джонсон. Голос ровный и спокойный, веки чуть прикрыты.

— Действительно, мы добились успеха, — согласился Император. — Величие его, однако, очень условно. Поверь, если бы ты услышал весть от кого-нибудь из Лунных Волков, а не от моего кустодия, она бы прозвучала еще более грандиозно.

— И разве это не было бы правдой?

— Сын мой, во все времена были и будут те, кто ставит собственные суждения, инстинкты или веру выше эмпирической Истины. Но факты не подчиняются превратностям восприятия, и сила всегда на стороне того, кто ими владеет. Привыкшему довольствоваться малыми успехами любая победа кажется великой. Но мы, я и ты, наделены даром смотреть дальше этого.

Примарх кивнул, ожидая продолжения, но Повелитель Человечества больше ничего не добавил.

— Куда мне отправляться теперь? — спросил Лев.

— Куда должен.

Эль’Джонсон видел перед собой фигуру в золотой мантии и капюшоне поверх изумрудного доспеха, украшенного непостижимыми узорами филиграни. Но лик Императора терялся за ореолом ослепительного света.

Братья описывали лишь разные Его личины.

Только Лев знал правду.

Глава первая

I

Норлев ненавидел этот корабль.

Он ненавидел высокочастотный вой его трехсотлетних плазменных камер сгорания, из-за которого почти не спал после перевода с лазерных оборонительных платформ на Муспеле. Несмотря на то что судно, как и всегда, стояло на якоре на низкой геостационарной орбите над комплексом-капитолис Шейтансвара, а его реакторы, как и всегда, работали на минимальной требуемой мощности, Норлев чувствовал дрожь даже через переборку у своей койки. Когда ему удавалось заснуть, он видел дурные сны, в которых дрожал от холода, а по другую сторону металла скребли чьи-то когти. Просыпался Норлев еще более уставшим, чем прежде. Он ненавидел и вечную стылость на корабле, и постоянно царящую на нем тьму. Ненависть вызывал и тот факт, что до сих пор молчали вокс-спутники, ведь Норлев уже шесть месяцев не мог послать сообщение Анастане и сыновьям.

Но больше всего он ненавидел сам чертов звездолет.

Этот корабль, именовавшийся «Обрином», вместе с еще двумя дюжинами устаревших и полузаброшенных боевых судов оставил здесь флот Крестового похода, двинувшийся дальше к более ярким мирам. Оставил точно так же, как и самого Норлева. Будь его воля, Норлев превратил бы «Обрина» в лом и утилизировал отдельные его части.

Может, тогда вокс-спутники заработают.

Не обращая внимания на товарищей по службе, тоже находившихся в спальной комнате корабельной охраны, Норлев зашагал к личному шкафчику.

Он ненавидел это практичное покрытие цвета литой латуни и скрип, с которым шкафчик открывался. Будто человечество могло принести в Галактику свет разума, но не тюбик смазочного масла. Поверхность поцарапанного зеркала на внутренней стороне дверцы пересекло мерцающее отражение линейного люмена, висящего в гнезде из аварийных лент и оголенных кабелей.

Норлев посмотрел в зеркало, и его глаза тут же расширились. Он скользнул взглядом по своему отражению, словно лучом прожектора по дыму.

За его спиной на мягких стульях с алюминиевым каркасом сидели Янслиев с Вальдимиром. Между ними был разложен вкрученный в стену стол, захламленный пустыми рюмками для ранки и раскрашенными игровыми фишками. На одноместной койке рядом с ними лежал Гитр, до сих пор не снявший полную форму кадета и расстегнутый бронежилет. По-видимому, он просто забыл раздеться и теперь смотрел пустым взглядом на заклепки в потолке. Все местные рекруты вели себя точно так же, а на планете их было полным-полно.

Норлев, ненавидевший эту тупую покорность, вдруг понял, что бесит его еще сильнее, — подобную бесстрастность он начал замечать и в себе. Солдат тратил час здесь, убивал полчаса там, пялился на стены, а ежедневные колкости товарищей по службе доходили до него тогда, когда было уже поздно на них отвечать.

Он потянул на себя ремень, висящий в шкафчике для формы, после чего вытащил из кобуры личное оружие и проверил его. Автопистолет типа IV воссовской сборки, один коробчатый магазин на тридцать патронов с сильным разбросом.

— Что ты делаешь, Норлев?

Вальдимир оторвался от игры и поднял взгляд на товарища. Его лицо походило на морду захмелевшей псины, поэтому Норлев был сильно удивлен, что он не пыхтит и не пускает слюни.

— Красная смена начнется только через шесть часов.

— Это же не очередной осмотр вещей личного пользования, а? — спросил Янслиев, наклоняясь над столом с бутылкой, чтобы плеснуть в рюмку Вальдимира еще оксидно-красной ранки. Учения, не учения, ему было плевать.